Сергей Есин - Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

Все эти майские праздники был еще и под давлением того, что мне делать с Володей Никитиным. Писал ли я о том, что заочник Конвацкий лежит, как человек с суицидальной тенденцией, в Склифе, в том знаменитом подвале, который мне знаком? Он довольно серьезно порезал руки, дай Бог, чтобы всё обошлось, и не оказался бы затронутым нерв. Конвацкий человек очень честолюбивый, с претензиями, которые, на мой взгляд, превышают его возможности. У нас подобных ребят много, но они постепенно адаптируются к своему положению. Неделю назад или чуть больше — я писал — Конвацкий оказался замешанным в пьянке на заочке. И пьянство, кстати, именно отсюда же, от собственной недостаточности. В обоих случаях ассистировал Конвацкому мой студент Володя Никитин. Это тот же, по сути, тип: претензии, ложное избранничество, стремление жить богемной жизнью. Володя еще "крутун". Каким-то образом он всё время избегает обсуждаться с написанным. Мысль его ясна: хочет всех удивить, сделать сразу "шедевр", но шедевра и удивления не получается.

Еще в пятницу или в четверг я прочел его сочинение "Соляной столб". Меня ребята предупредили, что читается довольно трудно. На первой странице — хотя и манерной, но понятной, представляющей нити завязки — мне показалось, что текст все же состоялся. Тем не менее кто главный герой, конфликт, расстановка сил — всё смутно, все как бы за зеленым бутылочным стеклом. За праздники перечитывал два раза: ясности не наступило. Мне бы характер А.К.Рекемчука, и тогда Володя Никитин уже после второго курса искал бы себе новый институт. Я все на что-то надеюсь. Порочность нашей институтской системы, действующей в соответствии с законом, в том, что мы берем школьников без опыта. Пройти бы Володе дедовщину, курс молодого бойца или стройбат — сразу бы писать начал без реминисценций от Достоевского и Набокова. И про сержанта, а не про тонкие отношения между матерью, сыном, врачом-психиатром, и любовником матери.

Всю субботу, вернувшись довольно рано из Ракиток, занимался библиографией своей диссертации, дело это муторное требует внимания, а у меня, естественно, почти ничего нет из того, что я опубликовал по теме. В субботу, пока я возился с компьютером, Витя доблестно получил номер на мотоцикл и совершил другой подвиг — приехал на нем в Обнинск. В.С. пока сюда не ездит, но понимает, что дачу надо "запускать", приводить в порядок. Пока она собирается 14 мая поехать на две недели в Матвеевское. Это все, что она может себе позволить.

В воскресенье посадил свеклу, морковь и снова лук, петрушку, укроп. Семена которые я высадил еще до Китая, не взошли.

Наконец-то выспался. В московской квартире, когда с четырех сторон тебя окружают телевизоры, холодильники, музыкальные центры, а за окном еще рыдают, кичась своей противоугонной сигнализацией, автомашины, спать совершенно невозможно. Долго делал гимнастику, так же долго занимался английским. Читал ли я что-нибудь?

В понедельник утром уже было холодно. Витя стоически доделывает теплицу, решили, что из-за мелкого дождя он в Москву на мотоцикле не поедет. Сделал зарядку, опять занимался английским.

В Москве, как всегда, телевизор.

3 мая, вторник. Приехал на работу рано: нужно кое-что уточнить по диссертации, и знаю, что снова найду кучу текущих дел. Хотел еще надиктовать Екатерине Яковлевне, но тут узнал, что на зарубежной кафедре до семинара отмечают Пасху и день рождения Инны Люциановны. О ее возрасте я умалчиваю, но ее бодрость и энергия внушают желание надеяться и действовать. Компания была, кроме С.П., исключительно женская, но мне крайне приятная. И.Л., Е.Я., Л.М. и Маша Зоркая с Надеждой Васильевной и Светланой Кочериной. От последней я узнал через Н.В. о некоторых странностях в отношениях студентов с Толей Дьяченко. Видимо, неблаговидные слухи о нем оправдываются. Это не самый любимый мною тип богемы: жестокий, себялюбивый, злоязыкий, все время живущий по принципу пофигизма: "сгодится, сойдет!" Ну да ладно, это для института отжито, и дело только в том, как скоро мы с ним окончательно расстанемся.

Посидели с малым вином — я, по обыкновению, не пил — очень славно. Из совсем забытой гастрономии была пасха (В.Я.) и печеночный паштет (Н.В.). Забытый вкус детства. Я подарил И.Л. бронзовую сову — это символ ее долголетия и мудрости, которой у нее не отнимешь.

Потом состоялся семинар с обсуждением неясной, претенциозной и непроработанной повести Володи Никитина. Всё шло довольно медленно, хотя Володя и привел с собой значительную группу поддержки, но явно колеблющуюся. Поддержали его лишь Никита Жильцов, которому надо было наладить со мною отношения, и Юра Глазов — такой же холодный, графоманистый и конструирующий автор. Семинар же отнесся к работе со скрытой враждебностью. "Устного" Володю любили за эрудицию, за легкое пьянство, за обаяние. Все готовы были хвалить его за детали, за; отдельные эпизоды, но никто не смог разобраться во взаимоотношениях героев повести. Точнее всех высказался сначала Игорь Каверин, сославшись на аналогию послойной записи современной джазовой музыки, — нет драйва, а потом и Майя Новик, студентка-заочница из Иркутска, — об отсутствии силы, мужской мощи в этом заковыристом письме.

Володя, которому я бы симпатизировал, если бы не его неимоверные амбиции, довольно типичный случай в литературе, когда рациональное понимание секретов и особенностей прозы не подкреплено настоящим духовным началом. Всем этим умненьким мальчикам кажется, что стать писателем это так близко и так доступно! Мне думается, что следующий подобный тип — это Шадаева, хотя она и написала очень неплохой этюд.

На выставочной доске прессы у нас все время появляются статьи М.Чудаковой — она насмерть бьется со Сталиным. Пишет ли она о чем-либо еще?

"В преддверии Дня Победы в центре общественного внимания оказалась проблема возрождения культа личности Сталина и установки памятника ему во многих городах Российской Федерации. Характерно, что происходит это именно накануне праздника 9 мая". Это, так сказать, зачин статьи в "Московских новостях", из которого становится ясно, что явление не единичное, что общественное мнение полагает возведение этого памятника, в силу своего понимания исторической справедливости и, возможно, в силу своего протестного видения сегодняшнего дня, необходимым. По крайней мере желательным.

В следующем абзаце М.О.Чудакова утверждает: "Советская сталинская система требовала не жалеть солдат — недаром до сих пор спорят 7–8 или 11–12 наших убитых приходится на одного убитого в армии противника. Так что есть что изучать — вместо того чтобы обсуждать вопрос о памятниках Сталину". Первую половину этого утверждения, особенно словечко "требовала", я целиком оставляю на совести автора. Я-то помню, как снимали военачальников за вот эти необдуманные решения. Как в советское время, когда я служил, разжаловали командиров и отдавали под трибунал за гибель даже одного человека. Но существовала историческая необходимость, особенно когда шла речь о противоборстве с противником, технически во много раз превосходящим наши возможности, которого снабжала в начале войны практически вся Европа. Речь шла о сохранении жизни нации, в том числе той же М.О. В конце концов слабый Давид вышел же против Голиафа. Давайте теперь попросим извинение за партизанскую войну, за бутылки с горючей смесью, давайте забудем о гибели на виселице Зои Космодедмьянской, о наших молодогвардейцах, сброшенных живыми в шахту. Есть ситуации, когда народ даже без оружия должен идти против врага. Сталин был главным нашим в то время оружием. Это было не время 37-го года, это было время войны. Есть минуты, когда нация умеет многое забывать во имя своего спасения. Сумела ли бы в то время объединить нас и повести к победе М.О. или писатель Войнович, или А.Смирнов, чей отец написал "Брестскую крепость"?